Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]

Дмитрий Виконтов

Родиться в Вифлееме

Вот сокол, делая широкие круги,Не видит знак хозяина руки, —Так медленен, но беспощадно веренИдет развал всего, и смысла центр утерян.

Анархия опущена на мир.Обрублена узда семейных связей,Невинность не святыня для глухих,Привыкших ко всем видам безобразий.

Достойные не видят смысла жизни,Распутные к своей влекутся тризне.

Так очевидно близко стало нечто.Пришествие Второе — дальше вечность.Пришествие Второе — этих словЯзык не вымолвит, и скрыть их смысл готовВ какой-нибудь пустой и глупой шутке,Когда меня пугает образ жуткий:Среди песков, пройдя сквозь глубь веков,Достигнув и до нынешнего века,Лев каменный с главою человека.

Взгляд пуст и беспощаден как у солнца…И будто бы сквозь страшный сонЯ вижу — шевельнулся он,Покачивает медленно бедрами,Роняя тень над ровными грядамиПустых, безжизненных песков,И душу наполняя мне тоской…

Не неподвижен сон был зверя,Но каменной был тайны колыбелью.И вот теперь, безжалостен и нем,Грядет тот зверь — родиться в Вифлеем.

Пролог. Камень, что срывает лавину

Джеймсу не спалось, хотя долгая, завершившаяся уже затемно прогулка по холмам вдоль реки изрядно вымотала паренька.

Мальчик, — часто обижавшийся, когда слышал в свой адрес такое обращение — повернулся на бок и посмотрел на задорно подмигивающие искорки звезд. Июль заканчивался, за ним последний месяц лета — и осень, первая осень первого года в Академии. Вряд ли он еще сможет вот так, на целое лето приехать сюда: ни отец, ни дед не скрывали, что обучение в Академии очень сильно отличается от привычного ему.

Джеймс недовольно поджал губы, потом откинул тонкое одеяло. Босые ноги утонули в ворсе ковра, расстеленного под кроватью, — но уже на следующем шаге он вздрогнул, ступив на холодный паркет. Мелькнула мысль поискать тапки, но включать свет не хотелось, искать на ощупь — тоже. Стиснув зубы, он прошлепал через всю комнату к окну, остановившись в квадрате лунного света, освещавшего паркет и край стола.

Он протянул руку, не глядя провел над столом, кончиками пальцев касаясь оставленных им с вечера предметов. Подставка для кристаллов, календарь, глобус, макет боевой базы, на длинном стержне застывший в полете над столом, — дедов адъютант любил устраивать похожие проверки его памяти. А дед на все редкие протесты усмехался, брал первую попавшуюся книгу, наугад выбирал страницу, смотрел на нее с минуту — захлопывал. А потом по памяти повторял весь текст, оставляя Джеймса стоять с открытым ртом. Сколько он пытался понять, в чем же тут фокус, сколько выспрашивал отца, бабушку, адъютанта — все лишь улыбались и советовали тренироваться. Он и тренировался, научившись за два года безошибочно ориентироваться по памяти даже в незнакомом месте, единожды увидев его, но повторить дедов подвиг с книгой — нет, такого у него не вышло ни разу. А вот вслепую, не задев ни одного предмета, на собственном столе найти нужную вещь — это раз плюнуть.

Голофото в тонкой, легкой рамочке оказалось там, где ему и полагалось быть. Джеймс осторожно поднял его и повернулся к окну. Лунный свет упал на черный прямоугольник, пробудив две светлых волны, пробежавших от края рамочки до края: первая превратила голофото из черного в светло-серое, а после второй появилось объемное черно-белое — для цветного было слишком темно — изображение.

Всего двое: черноволосый мужчина с коротко подстриженной бородкой в потертой, выцветшей, запыленной куртке и обнимающая его за шею, смеющаяся женщина в светло-сером комбинезоне. За их плечами небо — при обычном свете темно-красное, а сейчас просто темное, испещренное белыми точками, — расступалось пред огромной горой, увенчанной шапкой снега и льда. Больше ничего не было видно: люди, небо и гора.

Джеймс провел кончиками пальцев по гладкой поверхности голофото. Он скучал по ним, сильнее, чем хотел признаться себе. Родители улетели почти три месяца назад, отправившись в очередную экспедицию во Внешние Территории — и даже приблизительно он не мог сказать, когда они вернуться. Дед туманно намекал, что к его поступлению они должны быть, но мальчик прекрасно помнил рассказы отца, что такое экспедиция Туда.

Дождаться бы к Рождеству вестей…

На миг Джеймс подумал: хорошо было бы, если бы родители могли взять его с собой. Но только на миг: правила экспедиций во Внешние Территории категорически воспрещали брать с собой несовершеннолетних. Семейные пары — в большинстве случаев приветствовались, но детям дорога была закрыта. Даже если не брать во внимание опасности практически неизученных Внешних Территорий, оставались тэш’ша. Дед как-то буркнул, что специально «коты» за экспедициями там не гоняются, но при встрече способны шарахнуть со всех орудий. А если вспомнить, что у Империи разведывательные корабли могли при нужде дать бой корвету — запрет не выглядел надуманным.

Да и он сам не сильно рвался в экспедиции. Отец — тот да, не мог без путешествий, на одном месте ему не сиделось больше месяца. А поскольку территорию Конфедерации исследовали довольно хорошо — оставались только Внешние Территории. Где он и познакомился с матерью Джеймса, мигом найдя в ней родственную душу — как шутил иногда дед.

Мальчика же больше привлекал сам космос, возможность полета, управления громадными кораблями или небольшими, юркими космолетами — предложение деда учиться в Академии он принял с восторгом. Элитная Академия, готовящая в основном прекрасных пилотов и навигаторов, которых с руками отрывали транспланетные корпорации… Правда, в последнее время разговаривали, что с одного из будущих выпусков часть пилотов будет забирать Военный Совет, чтобы использовать их таланты там, где они больше нужны Конфедерации — то есть, на фронте. Дед каждый раз, когда слышал это, чему-то морщился, нехорошо щурил глаза, но, вопреки обыкновению, оставлял без комментариев. И не помогали даже настойчивые расспросы.

На вершине темных холмов, у подножья которых серебрилась узкая лента реки, зажглась тусклая искорка. Сперва мальчик принял это за спутник или поднявшуюся над горизонтом звезду, но, когда искра поползла вниз по склону, понял свою ошибку.

Несколько секунд он смотрел на спускающуюся вниз точку, лениво размышляя, к кому это посреди ночи так спешат — хоть искра, казалось, едва ползла, мальчик успел понять, что на самом деле машина едет довольно быстро. Дорога, над которой она мчалась, спускаясь с холмов, шла через долину, петляя между небольших рощ, а потом раздваивалась — основная трасса резко поворачивала на юг, к небольшому городку до которого было миль двадцать; вторая — пересекала реку и поднималась к ним.

Собственно, тут жил не только дед. Когда-то тут была деревня или даже маленький городок, — но первая эпидемия оспы-М на заре Серого Времени превратила его в город-призрак. В библиотеке деда Джеймс нашел несколько книг, повествующих о трагедии — у деда даже оказалась копия дневника пастора этой деревни. Леденея от ужаса, мальчик читал перемежающиеся проповедями и молитвами строки, в которых слова «кара» и «смерть» встречались едва ли не в каждом абзаце. Последняя запись заканчивалась жирной, почти продавившей бумагу точкой, венчавшей короткий, косой росчерк вниз.

Дед, заставший Джеймса с этим дневником, сперва рассердился не на шутку, но, чуть поостыв, рассказал, что дом, в котором они живут, принадлежал когда-то тогдашнему мэру. В этом доме собрались последние уцелевшие, умудрившиеся дольше всех продержаться в схватке с болезнью. Здесь их останки нашли спустя почти семнадцать лет, когда вторая волна болезни — или, как ее называли в учебниках, Великий Мор — уже катилась по всей планете. Нашли, чтобы всего через десять дней присоединиться к ним в вечности.

Новые жители появились только на закате четвертого десятилетие следующего века — проблему перенаселения, так беспокоившую предков, оспа-М решила радикально.

Деду этот особняк достался от собственного отца, приобретшего дом незадолго до начала Двухлетней войны. По его словам, этот дом, до Серого Времени стоивший целое состояние, достался за сущие гроши. Волна миграции в новые колонии, даже с учетом всплеска рождаемости и решения ГКСК об ограничении роста городов миллионным населением, обрушила весь рынок недвижимости. Жесткие меры Экономического Совета плюс снижение ограничения для городов до пятисот тысяч жителей немного помогли, — но именно что «немного». По сути, даже теперь плата практически за любой дом на планете состояла из стоимости земли, где этот дом стоял и какого-то символического вознаграждения продавцу. Мест для жилья хватало всем.